ОТ ЧУЖОЙ И СОБСТВЕННОЙ ПОШЛОСТИ…

           Без стихов речь иссыхает…  

                                Захар  Прилепин

        ВЛАДИМИРА РАСТОПЧИНКО, поэта и барда, который задает мне вопросы, представлять не надо. Он известен далеко за пределами Юга России. Он, в частности, основатель фестиваля «МАЛАХОВ КАМЕНЬ», который проводится в Недвиговке Ростовской области, близ Танаиса, уже столько лет, что я лично перестал эти года считать. И еще – он мой друг. Обратите внимание – не товарищ, или приятель, а друг. Это важно и для него, и для меня. Он – автор двух поэтических сборников – «Блюз нового города» и «Последний бард». А еще – восьми потрясающих бардовских альбомов.

Ну, а я, редактор НОВАЯ АЗОВСКАЯ ГАЗЕТА.РУ Юрий Кислов, также издал пару поэтических, помимо прозы, книг – «Эра Рыбы» и «Лимбо».

Мы часто беседуем и спорим с ним о Поэзии. Ниже – ­квинтэссенция, концентрат, основа наших бесед. Та её часть, где вопросы задает он. Наши разговоры бесконечны. Порой мы меняем свои точки зрения, т.к. он, или я, все-таки умеем порой убеждать собеседника. И это ценно. Мы – не вконец упертые создания. Учимся жизни и миру. Внимаем им. У нас есть такое свойство – размышлять.

Я, с разрешения Володи, собрал в одну горсть результаты. Те, где он спрашивает, а я отвечаю. Интересно будет затем опубликовать наши беседы, когда я спрашивал, а он отвечал.

Поехали?

В.Р.:  А как у тебя вообще всё началось? Почему вдруг поэзия? Ведь журналист пишет обычно, так сказать, прозой…

Ю.К.:  Если о поэзии… Мой отец ослеп в пять лет. И затем, когда мне было тоже пять лет, научил меня читать. Были такие книги для незрячих, где выпукло и рельефно прорисовывались буквы, силуэты животных, машин, домов и проч. и проч. Незрячих учили представлять окружающий мир.

И я, в возрасте шести лет, еще до школы, записался в библиотеку. Библиотекари изумились, но я принес паспорт отца, да еще его хорошо знали в округе. И начал читать. Накапливать понимание пространства. О стихах я тогда не думал, да и вообще – не обращал на них внимание. Всё это происходило в Белорецке на Урале, где мы жили и где я родился. Чудесный город металлургов. Павел Зарубин, тот, что «Москва. Кремль. Путин.», кстати, тоже оттуда. А мой дед был Лучшим Доменщиком СССР.

Затем мы переехали в Петропавловск (Северный Казахстан), там было музыкальное училище для незрячих, где Александр Михайлович Кислов, мой папа, принял решение получить фундаментальное музыкальное образование.

И, где-то в пятом классе, моя учительница русского и литературы, Итта Михайловна Барон (великий педагог!), предложила классу написать сочинения на свободную тему. И я, неожиданно для себя, написал стихи об Урале, откуда родом. Такое сочинение – стихи. Помню только первую строку – «Урал, люблю твои движенья»… Понятно, что они были никакие. Но ритм и рифмы я выдержал. Всё из истории морозы/розы/раны/ветераны.

Как я понимаю, класс ничего не понял, но педагог стал относится ко мне очень даже внимательно. За что я ей буду всегда, покуда жив, благодарен.

Затем я писал, время от времени, разную подражательную фигню, в основном пацанячье-полублатного содержания. Хотя пытался и пофилософствовать. В общем – ерунда разная.

А уже после армии, вдруг нахлынуло. Сразу же скажу – и там было так себе. Недавно отыскал среди разных бумажек такое, из 1978 года:

Опять смещение времен,

предчувствие пожаров, смут,

вновь кто-то занимает трон,

обед на тысячу персон

И льстят, нет, просто грубо лгут.

Сейчас начнется, вот сейчас,

мне кажется, что я участник:

роскошный и кровавый праздник,

чтоб мчался одинокий всадник

поручиком на свой Кавказ.

Это не моё диссидентство. Это, помнится, после прочтения исторических романов Сенкевича.

Ну а далее… Долгая история. Кстати, о журналистах. Они не люди, что ли? Я знаю моих коллег, которые написали потрясающие стихи. Нескромно из моих уст: но Пушкин, между прочим, тоже был в свое время журналистом.

В.Р.:  Что для тебя мерило поэтического таланта: владение техникой стихосложения, искренность подачи, способность "и проникнуть, и поджечь", что-то ещё?

Ю.К.: Всё, тобой перечисленное. И еще, если начну добавлять, расширять и углублять, ты заснешь за беседой, ибо тебе всё про всё известно давным-давно.

Народ в России стал шибко грамотный. И Интернет - это свойство раскрыл «до не могу». Этим можно и нужно гордится. Из самой читающей мы стали самой пишущей стихи державой. На одном только портале СТИХИ.РУ около миллиона авторов!

Но овладеть «высшей формой речи», как назвал поэзию Бродский, получается у немногих. Подавляющее большинство принимают Поэзию за умение написать складно нечто, имеющее хоть какой-то смысл. Там есть и ритм и рифмы. Даже слабенькие метафоры встречаются. Но к стихам, в моем понимании, это не имеет никакого отношения.

Народ в миллионный раз описывает весну, березы, закаты и восходы… И никто не задает себе вопрос: а почему, к примеру, в современной прозе практически исчезло описание природы, чем славился XIX век? Издательства бумагу берегут?

Да нет же. Просто мир стал другим. И вся эта информация ворвалось в сознание стократно: Сеть, возможность выехать и увидеть пространство, написанное и описанное ДО ТЕБЯ. Все это в мозгах человечества уложилось и укладывается каждую секунду. А у кого-то не влезло. Мозги там такие: можно уложить штук сто мемов. Больше ну никак не входит!

В моем представлении в понимание сути поэзии, как таковой, внес свой определяющий вклад Антон Павлович Чехов. Он пишет в письме брату: «В описании природы нужно улавливать мелкие детали, группируя их так, чтобы, закрыв глаза, читатель получил картину. Например, у вас будет лунная ночь. Если напишете, что на плотине мельницы кусок стекла от разбитой бутылки блестел, как яркая звездочка, и что черная тень собаки или волка прокатилась мимо, как мяч».

Но это когда было! А сейчас достаточно написать слово «Природа», и чего я только мысленно не увижу…

Мерило, предикаты, критерии, нормы, образцы, эталоны, мерки и меры для каждого пишущего и читающего – разные. Для меня есть еще одно мерило: когда, прочитав нечто у другого, я начинаю завидовать по-хорошему. Думая, во блин, я же всё это чувствую, понимаю, я об этом догадываюсь и знаю это, но ума, или времени не хватило написать ТАК! И хожу, и восторгаюсь прочитанным, и мысленно кланяюсь автору в ноги.

Вот пример, а я таких могу привести уйму:

Мы молоды. У нас чулки со штопками.
 Нам трудно. Это молодость виной.
 Но плещет за дешевенькими шторками
 бесплатный воздух, пахнущий весной.

Римма Казакова

Вот так.

 В.Р.:  А какова для тебя линия поэтической преемственности от, скажем, Пушкина, до тебя лично? Кто твои учителя?

Ю.К.: Ну, понятно, что, если кто-то, пишущий стихи, вдруг заявит, что он сам по себе, самородок, так сказать, и никаких учителей у него нет, надо просто развернуться и уйти подальше от этого чудака.

Для меня Поэзия началась с Андрея Вознесенского. Были времена, когда его книги просто невозможно было купить. Так я его сборник «Дубовый лист виолончельный» 1975 года, выпросил у знакомых, и за двое суток полностью перепечатал, кстати, заодно научившись печатать на пишущей машинке.

Затем было много потрясений. Например, Пастернак.

А когда я впервые познакомился со стихами Бродского, и уже к этому времени кое-что в поэзии соображал, то вошел в ступор. Я не мог понять – откуда ЭТО появилось? Все стоят, желают они этого, или нет, на плечах другого, ранее другими написанного. На уровне отголосков, ощущений, энергии, и еще неизвестно чего. Ты же это понимаешь.

А тут Иосиф Александрович, конец восьмидесятых прошлого века. ОТКУДА? И только чуть позже, прочитав стихи Евгения Рейна, понял – откуда. Клубок оказался не запутанным. Мое представление о поэтической и беспрерывной связи поколений и поэтов оказалась верным. Уфф…

У меня много учителей. Ты, к примеру. Многому у тебя научился. И учусь. И, вообще, я читал и читаю очень много. ОЧЕНЬ. Прозу, в основном. Ну нельзя так много читать!

Понимаю: в русской Поэзии есть две тропы: от Пушкина и Баратынского. Тропа Пушкина? Боюсь, она, как самодостаточная единица времени, блистательно завершилась на Твардовском. И влилась в тропу Баратынского. Получилась многополосная трасса. Полос – бесчисленное множество. По ней мы все и движемся. Кто по обочине, и даже за ее пределами, но параллельно, кто в первом ряду. И так далее…

Мой самый главный учитель – русское поэтическое слово. Пафосно звучит, согласен. Но. Трудно возразить Державину:

Вот, — сказал мне Аполлон, —
 Я даю тебе ту лиру,
 Коей нежный, звучный тон
 Может быть приятен миру…

Нет, ну даже звучит как стеб с точки зрения нашего века. Просто я думаю, что у Аполлона было много лир. Самых разных. И даже именных. И часть этих самых лир он еще не роздал… Поэзия продолжается. Склад, где хранятся лиры Аполлона, далеко не исчерпан. Там мудрый завхоз.

 В.Р.: Что ты думаешь о модной нынче тенденции пренебрежения традиционной формой стихосложения (метр, рифма и пр.) в пользу т.н. верлибра?

Ю.К.: Ну, не такая уж она и модная. Свободным стихом писали Гюстав Кан, Уитмен, много кто еще. А это XIX век, самое начало XX-го, когда само понятие «верлибр» появилось. Лучше всего на эту тему сказал Томас Элиот. Здесь, после этой цитаты, мне умничать как-то неловко:

«Автор верлибра свободен во всём, если не считать необходимости создавать хорошие стихи…»

В.Р.: Пожалуйста, несколько твоих мыслей о «Заозёрной Школе Поэзии» в твоем понимании...

Ю.К.: «Заозерная школа» - это явление уже ставшее историческим. Это ЯВЛЕНИЕ, очень даже недооцененное.  Я не нашел ничего подобного в хрониках, связанных со словесностью, да и Поэзией, как таковой, второй половины прошлого века. Это был неожиданный для власти выход молодых ростовчан «из-за печки».

Если говорить кратко, то группа ростовчан, наглая по-хорошему, и талантливейшая, создали нечто андеграундное, вроде объединения, так себя назвав. Это были, и ты их всех знаешь, Геннадий Жуков, Владимир Ершов, Игорь Бондаревский, Виталий Калашников и Александр Брунько.

Это была ростовская пика в бок Союзу Писателей. Потому что в те времена они и мечтать не могли, чтобы Союз принял их в свои ряды. Слишком уж нестандартно они писали и мыслили.

Если бы их базой была какая-нибудь кочегарка на Юге России, их бы быстро разогнали. Но их принял под свое крыло директор ТАНАИСА Валерий Федорович Чеснок, великий человечище, который недавно ушел из жизни.

Понятно, что они часто общались, порой дурака валяли, всё, как положено у поэтов. Они слушали друг друга, у них между собой возник некий ток, реакция, порой атомная. Мысли порой передаются даже на расстоянии. Я вот, к примеру, послушав твои песни и осознав твои мысли, учусь у тебя. Впитываю. И это неизбежно. Так было и у них.

Ну, для меня, номер один – Жуков. Он еще и бардом был. Коль народ, даже поэтический, собрался в одну команду, у них должен был быть негласный лидер. Скорее всего, Геннадий Жуков им и был.

Они бросили осознанно спичку в костер духовного раскола Союза Писателей Юга России. Это я так красиво сказал… Там, в СП, несомненно были очень талантливые люди. Но откровенное дерьмо превалировало.

Школы, как таковой, не было. Был колоссальный пример для окружающих. Оказалось, что так можно! Жить, фиг с ним, без тиражей и денег, писать талантливо, положив на Систему рюкзачок с прибором. Они это и сделали. Гениально, между прочим, сделали. И позвали за собой других, понимающих и также талантливых.

Ты уж прости, что я так вольно рассуждаю. Ты был с ними, был им очень даже близок. Но это мои мысли и соображения на этот счет.

В.Р.:  Сюжет, пейзаж, размышления - что важнее?

Ю.А.:  Да не может быть что-то важней. Ну, какой сюжет у Хлебникова в:

Крылышкуя золотописьмом

Тончайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много трав и вер.

Ведь сюжет – это не то, что, и как, и какой кузнечик уложил в пузо? И насколько этот кузнечик был толстым?

Или пейзаж. У Пушкина «великолепными коврами снег лежит». Он же только разгоняется, Пушкин, он читателя гипнотизирует, завораживает. Он его приманивает. А потом – бац! - Друг милый, предадимся бегу/ Нетерпеливого коня/ И навестим поля пустые/

Это он не просто подругу заманивает покататься на лошадях.

Самое важное – мысль почти спрятанная, но предложенная. Тонкая ткань. Невидимый почти отголосок чего-то. Что может превратиться в сопереживание, сострадание, единомыслие, пусть даже в непонимание. НО.  Струнка, самая тонкая, самая неприкосновенная в душе заиграла?  А? Ага…

Вот далее – сиди и плачь.

В.Р: ДопустИм ли морализм в поэзии? Или только в басне?

Ю.К.: Явный и открытый настежь морализм не допустим нигде, особенно в поэзии. Да и в политике. Это откликается у читателя так: «не учи меня жить».

Кстати, и Крылов, и Лафонтен особо не умничали, в смысле морализаторства. Они просто предлагали читателю свой нехитрый вывод, даже намек на него. Несли мысль. Ну представь себе читателя этих басней. Они еще читать-то только научились. Это более педагогика, чем поэзия. Толстой Лев Николаевич этим занимался.

Мой дядя самых честных правил… Мораль дяди героя Пушкина – за окном поэмы. Пойди, догадайся. А потом всё становится ясным. И возникает огромное полотно морали этого времени.

Вся мораль описана в Библии. Поэзия – только её отголоски. Или талантливые, или бездарные.

 В.Р.: Вот интересно – твой лирический герой - кто он? И похож ли он на Юрия Кислова в жизни?

Ю.К.: Всегда писал, по большому счету, для себя и про себя. Так что самый лирический, драматический, трагический, комедийный и проч. и проч. герой – это я сам. И пусть в меня плюнет тот, кто заявит, что писал исключительно для дальнейшего появления в свет собрания своих сочинений.

Между прочим, очень даже интересно. Извлекаешь из себя нечто, пишешь, потом изумляешься – так вот я каков?

Но человеку невозможно быть одиноким. Понятно, хотелось, чтобы рядом с тобой, пусть виртуально, появятся люди, которые тебя понимают. Оттого стал печататься. А как еще пригласить в круг сопереживающих, так сказать?

В.Р.: Верно ли мнение, что лучшие прозаики получаются из поэтов? Или наоборот? Есть ли тому примеры, как ты думаешь?

Ю.К.: Не думаю, что такое мнение верно. Знаю только двух гениальных поэтов, которые написали гениальную Прозу Это Пушкин и Лермонтов. Всё.

Вот взять Набокова. Обалденная проза, если кто понимает. Поэт – так себе. Или Пастернак. Его «Доктор Живаго» ценен стихами. А так – третьеразрядная проза. Евтушенко… Его проза вообще ничего из себя не представляет. Всё это мои, чисто субъективные оценки. Может быть, я чего-то не знаю...

В.Р.: Приемлем ли не норматив в стихах?

Ю.К.: Если написано по делу, по нерву, то почему бы и нет? Я пару раз вставлял в свои стихи стыдливо слово «мля». 

У Есенина и Маяковского, если говорить о классике, очень даже хорошо получалось. Главное, чтобы мат не стал в стихах во главу угла. Не развязывайте руки своим стихам матом…

В.Р.: Важно ли поэту издаваться или достаточно публичных выступлений? И насколько важно его членство в Союзе писателей?

Ю.К.: Конечно важно издаваться. И непременно издаваться. Потому что книга – предмет одушевленный, живой. Есть еще Сеть, наконец, хотя это, по большому счету – суррогат. А в отношении публичных выступлений… Стихи, они для глаз. Я в этом твердо убежден. 

На публике, при умении излагать устами, можно прочитать дрянные стихи так, что слушатели моментально обозначат тебя как гения. А это не есть хорошо.

Оттого я завидую вам, бардам. Там всё в одном стакане – и музыка, и поэзия. А если еще и то, и это прекрасно… Понимающий слушатель вливается и в то, и в другое.

А я, видно, не умея играть на гитаре, что-то про себя репетирую. Мне даже жена говорит: 

- Ты когда общаешься, как будто голос повышаешь! 

Союзы писателей… В СССР членство в Союзе обозначало очень многое. Органы не могли назвать тебя тунеядцем: живи, как хочу. Тебе были гарантированы открытые ворота в издательствах и журналах. И, соответственно, очень даже неплохие гонорары. Ну, там, еще бесплатные путевки в дома творчества, поездки за границу, если ты не слыл инакомыслящим. Много чего.

Сейчас ничего этого нет, хотя разных союзов – по одному на каждом перекрестке. Меня Юрий Ремесник в свое время, просто заставил вступить в Союз. Написал блестящую рекомендацию. Меня приняли, хотя многое при этом было унизительным и смешным: сидят какие-то люди, а ты стоишь перед ними, отец своих детей, взрослый и состоявшийся мужик, и читаешь стихи. А в углу комнаты стоит скульптура Пегаса почти в натуральную величину. 

Оставалось какая-та чисто формальная операция – фотку принести для будущего удостоверения, послать свои сборники в Москву.

И тут я сказал себе – стоп! Зачем тебе это нужно? Тебя принимают в некое сообщество, и благодаря этому, ты можешь всем показывать удостоверение писателя. А без этой бумажки, получается, ты не писатель.

А дальше?

И я тихо слился. Слинял, одним словом от всей этой лабуды. Осталась публикация в журнале «Дон».

И когда я смотрю на грамоты и дипломы, звания и проч., которыми любят похвастать некоторые пишущие, пусть и уважаемые мною люди, мне как-то смешновато.

Вот Мандельштам, к примеру, ни одной грамоты не получал. Диплом за вклад в поэзию, или участие в каком-то мероприятии в руках Бориса Рыжего… Ты можешь себе это представить? И он, благодарно, жмет руку вручившему, который вообще ничего в поэзии не соображает.

В.Р.: Расскажи об азовских поэтах…

Ю.К.: Могу назвать несколько имен поэтов, проживающих в Азове, и азовчан, живущих за его пределами, которых можно смело назвать Поэтами далеко не местечкового разлива. У них – размах крыльев за Доном, и, даже, при хорошем переводе, за государственными литературными пределами России. Например, Александр Великий. Очень сильные стихи писали Евгений Козюменко и Алексей Андреев.

Могу четко ткнуть носом в стол откровенных и наглых графоманов в пространство, где «ощущай свое место и превозмоги себя, если ты ощущаешь, что есть границы»

Но не буду. Всё и все тайно знают про себя. А если не знают, и не понимают – их можно только пожалеть.

Я живу в маленьком и прекрасном городе, где, если вникнуть, пишущих стихи на квадратный километр более, чем в ином мегаполисе. Я встречаюсь с ними время от времени. Они – хорошие люди. Но если я скажу свое мнение о том, что они пишут, пусть даже очень положительное, то… Боюсь я этого. 

Причина простая. Вот, к примеру, хороший человек, мой знакомый, даже приятель. Но пишет, простите, очень слабые стихи. Даже не стихи, а сложенное в ритм и рифму пустословие. Ну как ему объяснить всё это?  Наверное, я трусоват. Да и критиком себя не числю.

Мы с покойным Юрием Ремесником, большим и честным Поэтом, на эту тему много рассуждали. Однажды он мне такую смешную историю рассказал…

Он, студент престижнейшего Литературного института им. Горького, стоит рядом с тремя-четырьмя своими товарищами, такими же студентами, поэтами начинающими, у какого-то клуба, перед творческим вечером, где ВПЕРВЫЕ должны выступить они, прочитав, каждый, парочку своих, утвержденных худсоветов, стихов. Все знают друг друга. Все товарищи. Живут в одной общаге, читают стихи, спорят, все называют товарищей «гениями». Там и молодой Рубцов, между прочим.

А у входа в клуб висит афиша: типа, встреча с молодыми авторами…

И тут проходит мимо человек. Посмотрел на афишу, и обращается к молодому Ремеснику:

- Что, и правда хорошие поэты?

И тут молодой Петрович, неожиданно для себя, ему отвечает:

- А хрен его знает!

Финал: друзья не разговаривали с ним месяц.

 В.Р.: И напоследок: что ты пожелаешь начинающему поэту? На что следовало бы обратить внимание, чем пренебречь?

Ю.К.: Если сказать честно, я и сам себя до сих пор считаю «начинающим». Но некий опыт приобрел. Читайте книги. Хорошие книги. Прочитайте хотя бы это: https://azovnews.ru/news/azov_news/11124-redaktor-knigi-kotorye-stoit-prochitat.html

И не бойтесь жизни. Тогда все получится, если у вас есть поэтический талант. Ну, а если не окажется такового, не беда. Бог всем раздал минимум по таланту. Ищите внутри себя свой. Может быть – вы будущий талантище в области кройки и шитья…

И, завершая наш большой разговор, хочется привести мысль того же Бродского:

«Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства, — речь, то поэзия — высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения, будь то политика, торговля и т. п. В общем, единственный способ застраховаться от чужой — если не от своей собственной — пошлости».