АЛЕКСАНДР КОВАЛЕВ: Я ТВОЙ БРАТ! Я ТОЖЕ С ЮГА…

      КОВАЛЕВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ, человек известный. И известный в широких кругах, где слышны и понимаемы музыка бардов и поэтическое слово. От Юга до Севера.

Он вышел из среды артемовских неформалов конца восьмидесятых годов. Из того самого Артемовска в Донецкой народной республике, где сейчас рубятся Добро и Зло. А тогда там, на сто тысяч жителей, было аж 137 неформалов разных толков. Это много.

Он родился в 1970 году. Тридцать три года (число из былин), работал археологом. А вообще – у него на руках девять рабочих специальностей (и это число, обожаемое в сказках). Работал начальником цеха в Ростовском-на-Дону ТЮЗе, всегда ощущая себя вольным художником. У него в творческой биографии – сборник, изданный некогда в Артемовске. И множество стихов, которые разошлись по стране.

Александр Ковалев считает себя концептуальным примитивистом. Один из его учителей – Сергей Вахотин, знаменитый в не менее широких кругах художник от оп-арта (от слова «оптический»), тот самый, которого в Танаисе до сих пор вспоминают, уважают и почитают.

Кстати, Александр Иванович Ковалев оказался в Танаисе в 1989-м, куда его пригласил поэт Геннадий Жуков, и он во многом стал его судьбой. А Танаис – это не только археология и памятник истории. Это и поэтическая «Заозерная школа», и фестиваль «Малахов камень», и вообще – колоссальное пространство для мыслей, стихов и песен.

Зайдите в Сеть. Найдите там всё это, включая творчество известнейшего барда Владимира Растопчинко. Услышите альбом, в котором его, Александра Ковалева, стихи.

Представляем. С уважением. Кто не понимает – пусть промолчит. Настоящая Поэзия порой требует только внутреннего трепета, а не громких рукоплесканий.

***    

Я сжег свою жизнь

и залил водой из ручья,

который впадает в Стикс.

У гробницы династии Цинь

некто сделал залп из ружья, и сказал:

- Здравствуй, товарищ Икс!

Можно сделать залп из ружья,

а из снега – снеговика,

и он будет жить до весны.

Если дать ему жизнь

в конце Рождества,

и сотней праздничных ламп

украсить зимние сны,

зимние сны снеговика:

могут длиться века.

Века – до весны.

А потом он станет талым ручьем,

и услышит залп из дробовика,

и вольется в Стикс,

и некто скажет:

- Здравствуй, товарищ Икс!

***                         

Недвиговка – хутор на стыке времен,

здесь застывает свет.

И как одно из прошлых имён:

город, которого нет.

Обломками жизни лежат валуны

от некогда мощных стен.

Но всё еще дышит из мертвой волны

последняя из Ойкумен.

Я слышал, в Риме есть Ватикан:

Город в городе – это капкан.

В Недвиговке – Танаис,

на подмостке – вымосток,

словно росток,

всходит на бис

из вековых кулис.

Когда-то здесь было,

Не то и не так,

И это смогло умереть.

Теперь за забором –

мертвый пятак:

плюнуть и растереть.

Мой пилигрим,

Что ты раскис!

Так можно испортить грим.

Все дороги приводят в Рим.

Обочины – в Танаис.

***

Жили-были старик и старуха

У самого синего моря,

называли её Улыбуха,

хоть и в жизни множество горя…

Она была на век его старше,

хоть и младше на целый год:

не уродка, конечно, но дальше

«Мисс Саратова» не пройдет.

Никто не знал,

что звать её Дашей,

кроме имени давшей

за улыбку от уха до уха

называли её Улыбуха.

А как звали старика,

знали только облака.

Он был когда-то

сержант желдорбата.

Чем-то похож на пирата,

но строя в общем строю,

торил дорогу свою.

Среди таежных стихий

творил он свои стихи…

Александр Сергеич

был известный мастер на враки:

говорящие рыбы? Свистящие раки?

Кот ученый поёт на цепи:

Куклачев, его отпусти!

И конечно, спаси, Ив Кусто,

женщину с рыбьим хвостом!

Жили-были старик и старуха

у самого синего моря.

Старик рыбу ловил на макуху,

Со своей Улыбухой не споря.

Очевидно, у них были дети,

И ловили сулу на живца.

Ну, а пушкинские сети,

Все тащили мертвеца…

***    

 Ветер северный и злобный

над асфальтом листья кружит,

 небо пасмурно синеет,

волоча обрывки кружев.

И, наверно, завтра утром

этот город будет в лужах,

как в зеркальных грязных пятнах.

Ну, а может этот ветер

от того такой и злобный,

что кому-то был он нужен

лишь тогда, когда был южным,

лишь тогда, когда был теплым.

А теперь стучится в стекла,

- может, кто-то пожалеет,

Этот ветер обогреет.

В однокомнатной пустыне,

в одиночной духоте,

звук струны скрипичной стынет,

изменяя красоте.

К черту стекла, двери настежь,

приходи в мою лачугу

ветер, ты звезды не застишь,

дождь, поплачемся друг другу!

Что такое наше счастья?

Жизнь имеет свойство круга.

Приходи, моё ненастье!

Я твой брат. Я тоже с юга!

***

Многоточие птичье

над дельтой на все голоса…

Может, осень, а может – весна.

Суета перелёта.

А я прочно завис на излёте

Слепого луча.

Может, лето, а может – зима:

Вспоминать не охота…

***    

Кто-то сказал, передавая кальян:

- Печь, чтобы печь калачи…

- Ага, - ухмыльнулся сержант Емельян:

- Кочегар – водитель печи.

Не берет картечь

русскую печь,

зато от русской печи

можно выхватить на куличи!

Хочешь – пляши и пой,

А хочешь – пляши и молчи.

Но День бронетанковых войск

- это день русской печи.

В русских народных сказках,

как у нации передовой,

волшебная палочка мага

называется булавой.

***