НАТАЛЬЯ ЗАХАРЦЕВА: РЕЗНАЯ СВИРЕЛЬ ЛЮБВИ

      Наш читатель обратил внимание на то, что в популярной рубрике АЗОВ: ПРОЗА И ПОЭЗИЯ, появился знак +, и теперь ее название выглядит как АЗОВ+: ПРОЗА И ПОЭЗИЯ.

Таким образом редакция НОВАЯ АЗОВСКАЯ ГАЗЕТА.РУ, идя навстречу вашим пожеланиям, продолжает публикацию лучших, на её взгляд, мировых поэтических произведений. А если сказать точнее – мы просто выбираем несколько, наиболее показательных с нашей скромной точки зрения, поэтических произведений, от которых при чтении просто захватывает дух.

Этот проект – одновременно и проект основателей поэтической школы ДЕЛЬТА (подробнее -http://azovnews.ru/news/ro_news/15154-segodnya-v-rostove-na-donu-zayavleno-o-poyavlenii-novoy-poeticheskoy.html) , её маленький вклад в борьбе с графоманией и поэтической безвкусицей.

И еще – рекомендуем почитать интервью с Владимиром Растопчинко: http://azovnews.ru/news/ro_news/15768-vladimir-rastopchinko-i-eto-budet-pravilno-video.html
 
Сегодня в нашей рубрике НАТАЛЬЯ ЗАХАРЦЕВА, или РЕЗНАЯ СВИРЕЛЬ. Ниже, в конце её поэтической подборки мы сделаем ссылку на её группу в ВКонтакте.
 
Для тех, кто кое-что соображает в Поэзии, а мы кое-что в ней соображаем, сразу же станет ясно: перед нами ПОЭТ. Большой, хочется сказать «многоуровневый». Поражает и завораживает её взгляд на порой очевидные вещи. Впрочем, вот что НАТАЛЬЯ ЗАХАРЦЕВА сама думает по этому поводу:
 
 «Темы для стихов рождаются сами — любовь, предательство, смерть. Сюжетов не так уж и много. Когда сажусь писать, обычно не знаю, о чем будет идти речь. Рождается первая строчка, за нее цепляется вторая, третья. Я не продумываю персонажей, просто проживаю с ними маленькую жизнь. Толчком может послужить фильм, книга. Я очень люблю произведения Макса Фрая, «Дом, в котором…» Мариам Петросян, Булгакова, Нила Геймана — много чего. 

Я сетевой человек. Всегда открыта к диалогу, к новым знакомствам. Несколько раз приезжала в Самару по приглашению творческого объединения «Квартирник». Интересно безумно, но так же безумно жалко и обидно, что у нас такие мероприятия собирают лишь небольшую горстку энтузиастов. На конкурсе, организованном Стефанией Даниловой пару лет назад, я заняла третье место из самарских поэтов. Лауреатов должны были награждать в рамках Всемирного дня поэзии. Все было очень круто, но камерно. Почему литература в целом и стихи в частности никому не интересны? Не знаю. 

Мне очень важно смотреть в глаза слушателя, знать, кто мой читатель, что его трогает. Поэтому, за неимением альтернативы в виде живых поэтических вечеров, я устраиваю стримы, читаю отклики онлайн. 
Иногда это рождает что-то новое.

Например, актер из Томска Сергей Пароходов записал шесть моих стихотворений, некоторые прокомментировал очень ярко и образно. А питерский музыкант Евгений Женевьев на мои стихи написал музыку. Просто прислал в личку: «Вот я тут накидал, как тебе?». Мне понравилось. У нас уже три совместные песни. Может, будут еще»...


 ***
 
Ей говорили: «Не плачьте, он не жилец,
раз получился таким, то чего жалеть.
Будут еще ребятишки, возможно, два.
Зря вы, мамаша, — мучения продлевать».
Месяц без отдыха. Силы-то где брала?
Так закипала — как яростная смола.
Не на иконы молилась — на докторов.
Самаритяне тянулись, сдавали кровь.
Кровь была красная-красная, словно кхмер.
Мальчик и плакать как следует не умел.
Мальчик лежал в барокамере и молчал,
прямо почти гуманоид в косых лучах,
прямо небесный посланник за просто так.
«Только бы мне от любви не снесло чердак».
Дома сибирский мужик и сибирский кот.
Ей говорили: «Смотрите, какой урод.
Против природы ты, матушка, не попрешь.
Сын, как бразильская бабочка, синекож.
Нужен кому, если честно, такой хомут?
Долго, голубушка, бабочки не живут.
Век мотылька — два лазоревых взмаха сна».
Ей говорили: «Светило приедет к нам.
Вроде светило, и вроде бы из Москвы».
Ей говорили: «Проси», ей хотелось выть.
Вне своей собственной маленькой головы,
в голос, истошно и ранено, словно выпь.
Время в больнице застиранное до дыр.
Нет понедельника, пятницы, нет среды. 
 
Есть бесконечная длинная полоса.
То ли бинта, то ли взлетная, как сказать.
Это сейчас — нежным сердцем жуёшь стекло.
Это потом: «Ну вот надо же, повезло. 
Боже-ты-господи, магия, колдунство.
Дай вам здоровьичка, благ и всего-всего».
Машет сибирскому мужу рукой: «Иду».
Бог остается. Он курит. И он в аду.
Бражник садится на глаженый снег плеча.
Богу чертовски подходит халат врача.
 
***   
По городу гуляет леопард. Пятнистая скучающая кошка. Когда удержит детская ладошка великий ключ, последний звездопад, и мальчик обернется, уходя, и в пыль и прах рассыплются кумиры, — мы будем далеко, на крыше мира рассказывать легенду про вождя.

Вождь вырастил прекрасных сыновей. Надежда, радость, в старости подмога. Прямые спины, кудри цвета мокко. Похожи на отца, но поновей.
Был первый сын огромный, как гора. Бугрились мышцы, мускулы играли. Строители небесной магистрали его бы не прогнали со двора. Поставили бы охранять врата. Таких богатырей на свете мало. И был бы он отличный вышибала, на зависть многим, прочим не чета.

Второму сыну выдали ума, не то чтобы в избытке, но прилично. Хотя народу сделалось привычно считать, что вроде древний талисман однажды, не спрося, коснулся лба. Произошла божественная вспышка. И кто-то наверху захлопнул книжку, чтоб посмотреть на мудрого столпа.

У третьего (конечно, дурака) в запасе оказалась только смелость. И как бы сильно папе не хотелось отвесить троглодиту тумака, отец держался. Из последних сил. Сжав кулаки, до боли стиснув зубы. Какое там огонь, вода и трубы — сыночек бы добавки попросил.
К тому же вождь — он современный вождь: в театр — смокинг, на тусовку — в гоглах.
Вождь терпеливо ставил в школе стекла, дурацким сыном выбитые в дождь.

Но леопард не ведал. Он гулял по Невскому, Литейному, Фонтанке. И где-то хохотали мавританки, дразнила львица мужа-короля. Простуженными чайками гоним, шёл леопард. То воином, то магом. Оттачивая удаль и отвагу, три брата всё охотились за ним. Не помогли ни мускулы, ни прыть, ни способ разобраться в теореме, поскольку леопарда звали Время. А время никому не победить.

И вот мы, наугад и невпопад, несёмся — лилипуты, великаны.
 Вождь смотрит, как течет вода из крана. По городу гуляет леопард.
 
***   
В ракете под кудыкиной горой, где время никогда не истечёт,
сидит неполучившийся герой, секретный провалившийся расчёт.
Он молодец, но это был кошмар. Приборы издавали жуткий вой.
Докладывает: ласточка, я март, товарищи полковники, живой.
На связь выходит точно, без помех, естественно, по внутренним часам.
Местами даже слышит тихий смех и даже иногда смеётся сам:
меня спасут. Ещё не приговор.
Случится шанс, единственный из ста.
Проект почти закончен, и его нельзя похоронить и перестать.

Начальник мозг. Конструктор не профан.
По вертикали — антилопа гну.
Вчера к утру приплыл Левиафан, весьма ехидно глазом подмигнул.
Возможно, у бродяги нервный тик. Махнул ему. Теперь болит плечо.
Плечо пустяк — с ума бы не сойти.
Нужна зацепка, памятка, крючок.
В наличии — кроссворд, стальной канат, обзор на Бетельгейзе из окна.
И кстати, повезло — я не женат, а то сейчас бы плакала жена.
Пространство распускается, как шов.
Я сам спасусь. Конечно. Не тупой.
Вперёд и с песней. Очень хорошо,
Отличная модель — проснись и пой.
Осталось вспомнить — что-то там про шар, и кто-то там, кого-то не узнав.
А здесь по вертикали — Пьер Ришар.
Сидит в ракете грустный космонавт.
По-прежнему в пустыне ледяной настойчиво паяет провода.
 "Мне нравится, что Вы больны не мной", — поёт приятным голосом звезда.
 
Мыш
 
Я церковный мыш из подпольно-обжитых мест,
Половица крайняя слева истлела в рухлядь,
На меня охотятся совы, коты и люди,
Я вообще не знаю того, кто меня не съест.

Выползаю, когда умирает последний свет,
Подъедаю свечки, которыми вера платит,
Чтоб в высоком небе легче леталось братьям,
Говорят, так давно решил городской совет.

Я однажды свернул коридорно не тем углом,
И я видел ангелов. Мам, они были были близко,
У них белые перья, и след на песке трехлистный,
А известно, что это божественное число.

И небесной манной летела с шеста труха,
Как заржавленный флюгер, поскрипывал птичий клекот,
Величал наш хвостатый мир второсортным сбродом
Их верховный оракул в обличие петуха.

Говорил, что первичность материи есмь яйцо
По учению Дарвина и вопреки схоластам,
И не только своей истерично кричащей пастве,
Он нам всем, вероятно, приходится Праотцом.

Говорил - у него в приспешниках ходит Ра,
Кто умеет летать - тот и мнит из себя героя,
А попробуй побегать с отрубленной головою,
И подумаешь - правда, зачем эти два крыла.

Ярлыки - при рождении   данные имена -
Сорняками растила стерня и пылили святки.
Мир - всего лишь виварий в конечном сухом остатке.
Он согласен его возглавить за фунт зерна.

Он вещал с пьедестала, как лязгнули облака,
Отрастили иммунитеты к крысиным ядам.
Будет новый порядок, а тем, кто ему не рады,
В очагах не удержат кровавого петуха.

Я стоял и в горле душил неумелый писк,
Пока гребень его плясал лепестком пожара,
Неужели и правда мы долго наверх бежали,
Чтоб однажды кротовой норой провалиться вниз.

Или ночь заболела куриною слепотой,
Белой тростью тычется по рубежам квадрата,
А любовь ( всего лишь последствие лихорадки)
Отпевает дьякон с трясущейся бородой.

Разрасталась по стенам тень до размера «бог»,
Занимала пространство, время и все, что можно,
И когда я готов был поверить в свою ничтожность,
То услышал, как вдруг провернулся ключом замок.

Я увидел, ма, как из бога сварили суп,
Это мир продолжал дышать, глубоко и ровно,
И вставало солнце, и полночь пришла, и полдень
Табунам намыливал потом соленым круп.

А потом хозяйка вышла на задний двор,
Набивала в подушки перья, вплетала в косы,
Я вернулся, ма..и скажи, кто у нас за босса,
 Говорят, для него на кухне готовят мор.
 
Мишка
 
Вот моё сердце. Плюшевое. Медвежье.
Мало чем отличается от человечьего.
Там, где оно стучит, у меня проплешина
Подозреваю, что слишком оно засвечено.
 
Сплю с ней. Хорошая. Шепчет, что я любимый.
Верю. Не вижу резона меня обманывать.
Друг понарошку. Слова могут быть любыми.
Краем бездонного неба края диванные.
 
Вот моя лапа, пахнущая малиной,
Мёдом янтарным и зайцами шоколадными.
Плакали вместе. Меня целовали в спину.
Я не уверен, что слёзы бывают ватными.
 
Сны её пахнут кефиром и манной кашею.
Я их понюхал и даже чуть-чуть попробовал.
Ей вызывали доктора. Влажно кашляла.
Значит, опять будут пичкать ее сиропами.
 
Вот моя нежность. Бархатная, как замша.
Можно стрелять иголками на поражение.
Фея снимает день. Ночь - фланель пижамная.
Я рассказал бы ей столько, но нем с рождения.
 
Лапы безвольно повисли. Стежки увечные.
Как Квазимодо. Махнулся бы с ним обличием.
Только она, пусть и маленькая, но женщина,
Значит, я должен порвать на клочки обидчиков.
 
Пуговицы-глаза. И одну эмоцию
К морде навечно приклеил конвейер фабрики.
Желтым светильником с неба рисуют солнце нам
И по стене на обоях плывут кораблики.
 
Снег из пуховых подушек кружится в комнате.
Перезимуем. Взойдут по весне подснежники.
В тёплой берлоге лежим, в одеяле скомканном.
 Вот моя сказка. Ласковая. Медвежья.
 
***    
 
Расплющив нос о грязное стекло автобуса с табличкой "сто четыре" Маруська едет к бабушке Глафире, в глухую глушь, немодное село с морщинистым бревенчатым лицом. В сарае копошится землеройка. Сарай — ещё советская постройка — себе немного кажется дворцом.

Маруська долго в городе живёт. В селе ни развлечения, ни смысла. Но каждый год, в одни и те же числа, Маруська ноги в руки и вперёд. Из недопитых голубями луж выныривает солнце, отдуваясь. Трава растет высокая, живая. А сколько яблонь, вишен. Сколько груш.

Глафира рада — внучка хоть куда, а что не древней ворожейной крови, то не беда. То радость. Всех сословий — лопух, крапива, лютик, лебеда. Глафира ведьма, лучшая окрест. Маруська внучка, с ней Глафира ладит. Полдня храпит на печке, ест оладьи. А иногда Маруське надо в лес. Лес потаённый, мшистый и густой. Из валунов проглядывают духи. Маруська знает — у её старухи сам леший оставался на постой.

Как чей-то отслоившийся двойник, как нянька за Джульеттой Капулетти, здесь бродят неслучившиеся смерти и персонажи неудачных книг. Здесь озеро, здесь май умалишён. Несбывшимся — дорога никакая. Маруська пару новых выпускает: бегите в лес, вам будет хорошо. Беги, кошачья смерть, собачья смерть. Ловите счастье, скучные герои. Мы новый мир, конечно, не построим, кишка тонка. Нам этот бы суметь.

Маруська по тропе бежит, дразня кривую тень, извечный сильный голод. Глафира провожает внучку в город и думает: не ведьма, не в меня. Калитка реагирует на звук и снова погружается в истому. Глафира кормит маленьких фантомов из марлевых смущающихся рук: откуда понабрались, не пойму, да ешьте, ну, никто вас не обидит. И вас, из книжек, в человечьем виде.

Глафира носит крепкую суму, хранит под грудой тряпок бересту, мышиный зуб, свод нерушимых правил.

Глафира бережёт границы яви (и внучку) на Калиновом мосту.
А это РЕЗНАЯ СВИРЕЛЬ в ВКонтакте: https://vk.com/public155153510