"Война и мир на Донбассе". Путевые заметки публициста Андрея Езерова

Пройдя через пропускной пункт «Изварино», я оказался на Донбассе, на территории Луганской Народной республики. Со стороны ЛНР пограничников практически не было. Сел на автобус на Луганск, расплатился русскими рублями и поехал дальше. В окно то и дело виднелись среди бесконечных подсолнухов и пожухлой травы огромные черные пятна - следы возгораний от попаданий «Градов».

Наконец эти поля стали попадаться реже, и мы проехали через Краснодон. Очевидно, он не был ни под оккупацией, ни в зоне боевых действий и выглядел как обычный южнорусский город. Ходили многочисленные троллейбусы, работали банки, и только случайная машина с ополченцами напоминала о войне. Дальше снова начались «поля славы», и чем ближе к Луганску, тем их становилось всё больше и больше. Вдали маячила разбитая техника.

Подъезжаем к Луганску. Вот и сам Луганск: всё чаще попадаются разбитые дома, не говоря уже о домах с пустыми окнами, — тех вообще большинство. Чем ближе к центру, тем больше разрушений. Наверное, едва ли не каждый третий дом пострадал. Произвели впечатление столбы ЛЭП, покалеченные, погнутые, обожженные сверху. В то время в Луганске всё ещё не было электричества и мобильной связи.

Доехали до города Снежное через несколько блок-постов и многочисленные полуразрушенные поселки. Теперь о блокпостах: ополченцы спрашивали паспорта (иногда и не спрашивали). Обычно проверка документов, если она была, занимала не более 5 минут.

Теперь пару слов о Снежном. Этот город-герой пережил тяжелую осаду, именно около него упал пресловутый «Боинг». Нынче в Снежном работают некоторые магазины, транспорт и даже банкомат, возможно, единственный, так как около него выстроилась небольшая очередь. Разрушения там страшные, почти как в Луганске.

Произвел впечатление, например, многоквартирный дом, куда, по объяснению водителя, попал снаряд или бомба со штурмовика и у которого рухнула вся центральная часть, остались лишь две крайние стены с руинами. Едем дальше, смеркается, проезжаем ЗУГРЭЗС, Харцизск, Макеевку, въезжаем в Донецк. Стемнело.

Вежливые люди

К Донецку у меня особенное отношение. Он стал одним из моих самых любимых городов, поэтому в отдельных случаях я могу быть необъективным, но в целом надеюсь передать дух, обрисовать образ этого великого сражающегося города.

Город-миллионник был основан совсем недавно, в 1869 г.

Мне, как горе-географу, казалось, что река Кальмиус — это какая-то небольшая речка — «гнилушка». Так вот, оказалось, что эта «речка» в Донецке примерно такой же ширины, как Москва-река у Краснопресненской набережной или Ока перед Калугой. Между прочим, шахтерская дивизия ополчения ДНР носит название «Кальмиус».

Но вернёмся к моим приключениям. Мы въезжаем в уже почти ночной Донецк со стороны примыкающей к нему Макеевки. В верхушках высотных домов опять сквозь сумерки проглядываются пробоины. Попадаются редкие военные патрули, нередкие просто прохожие, ополченцы и гражданские. По меньшей мере, у 20-25 человек спрашиваю, где военная комендатура, никто из них, как ни странно, не знает, и это в военном городе. Вот вам и «диктатура ватников». А ведь в городе наверняка действует и комендантский час. Состояние отчаянное.

В Москве я не раз слыхал, что Донецк едва ли не мирный город. Так вот, первое, что я услышал, были звуки артиллерийской канонады, довольно-таки отчётливые.

Выхожу на центральную площадь к известной 11-этажке, Дому Правительства (до народной революции там находился офис СБУ). Подхожу к центральному входу.

Спрашиваю у одного из охранников, где военная комендатура. Он мне неуверенно показывает пальцем в сторону и говорит, что главное, номер дома. Вижу пост, типа КПП. Лихорадочно рассказываю караульным о своей беде, они зовут какого-то начальника, он меня внимательно выслушивает, говорит: «Что стоять под дождём?», идем с ним под козырёк. Он говорит ещё с кем-то, и меня проводят в большой кабинет.

В кабинете было довольно много людей. Видя моё состояние, стали предлагать мне горячий чай, бегло посмотрели паспорт и попристальней — редакционное поручение. Один из комбатов «Беркута», ничего общего не имеющего с киевским «Беркутом», оказывается, сегодня, совсем недавно, передал без обмена, по приказу руководства, украинским матерям двух военнопленных солдат-срочников — одного из Винницкой области, а другого с Волыни. Посокрушались, что я не успел стать свидетелем момента. Чаепитие переросло в ужин и затянулось до полуночи. Уже не было никакой речи, что я куда-то пойду, решили, что я до связи с принимающей стороной буду ночевать в казарме. Вскоре я лег спать и забылся крепким сном на матрасе.

Донецк — город контрастов

Следующий день, помимо общения с бойцами, я посвятил прогулкам по Донецку — не только для того, чтобы отдохнуть и окончательно просохнуть, но и ради непосредственного ознакомления с городом.

«Артиллерии раскаты» становились всё слышнее и слышнее. Я не знал, что во время так называемого перемирия, как раз в эти дни, укры пытались наступать под Донецком, в связи с чем, понятно, усилили обстрелы его жилых окраин. В Центре города или, например, в отдаленном Пролетарском районе я не заметил каких-то видимых разрушений, хотя стекла, бывает, дрожат. Чего, увы, не сказать о Петровском районе, Путиловке, районе железнодорожного вокзала, Ветке и Киевском районе. В центре Донецка на клумбах и аллеях огромное количество цветов, особенно много роз. Работают почти все продовольственные магазины, открыты некоторые заведения типа «Пиццерий», небольших кафешек и т.д.
Работает и Центральный рынок.

Достаточно много остаётся действующих продовольственных магазинов.

Ассортимент в них, как правило, отличается от московского — 2-3 сорта сыра, примерно столько же колбасы, какая-нибудь ветчина и прочий скромный набор продуктов массового потребления.

Большинство сетевых магазинов не работает, но осталась пара торговых сетей, например, «Амстор», и даже, говорят, один «Ашан». Выбор в них также более скромный.

Поскольку многие шахты были закрыты ещё во время перестройки и в последующие годы, а у довольно многих из оставшихся было повреждено оборудование во время обстрелов и бомбежек, то можно сказать, что горнопромышленный Донбасс находится в тягчайшем экономическом положении.

А ведь уголь не только главное полезное ископаемое, но и своего рода визитная карточка Донбасса.

Тем не менее, рассказываю дальше про обстановку в Донецке. Пока одни дома страдают от обстрелов, а то и разрушаются, в районе ближе к Центру достраиваются высотки.

Итак, в центральных районах Донецка вовсю ездят частные автомобили, звенят трамваи, идут по маршруту троллейбусы и автобусы, юркие маршрутки. Но в таких районах, как Киевский, казалось, всё вымерло, редкие прохожие привлекают к себе внимание.

В то время, когда я приехал, под Донецком укры захватили женский Иверский монастырь РПЦ МП и укрепились в его соборе. Нацгвардейцы правильно рассчитали, что его не будет утюжить артиллерия ДНР, в случае же артиллерийской поддержки при его атаке они обвинили бы ополченцев в вандализме и неуважении к религии.

Но они не рассчитали, что бойцы ДНР даже ценой дополнительных потерь возьмут собор без артиллерии. Конечно, собор все равно пострадал, ведь у него и в нём шел бой, но не так, как это было бы с применением артиллерии и миномётов. Это был шестой храм, значительно пострадавший или разрушенный в результате действий укров. Всего же, так или иначе, от боевых действий пострадало около 30 культовых зданий на Донбассе.

В тот же день к вечеру пальба усилилась, даже в центре дрожали стекла. Как узнал позже, укры предприняли весьма значительными силами наступление. Часть их через Авдеевку прорвалась в аэропорт. Небольшие населённые пункты под Донецком — Пески и Авдеевка — затрудняют блокаду аэропорта, что позволяет украм продолжать обстрел Донецка.

Без названия

Я долго думал, как назвать эту основную в смысловом отношении главу, и решил, что она останется без названия. Почему? Скоро читатель узнает сам. Нам предстояло побывать в Верхней и Нижней Крынках, на днях освобожденных войсками ДНР. Я ехал естественно со своим патроном Романом Евгеньевичем и телегруппой «Russia today».

Мы ехали на место военных преступлений и массовых захоронений, совершенных нацгвардейцами и украинскими десантниками.

По дороге мы заехали на казачью базу в Харцыске, познакомились с атаманом. Помимо прочего, он показал нам на компьютере снимки гражданских жертв украинских фашистов, казаки ведут нечто вроде картотеки. Кстати, это не асфальтовые казаки, многие из них принимали и принимают участие в боевых действиях. Вспоминаю эти снимки с внутренним содроганием. Всё я перечислять не буду.

Гражданские лица, многие из которых не имели прямого отношения к ополчению, а только, допустим, участвовали в референдуме или, может быть, что-то высказывали при других, были злодейски умерщвлены. Одному, например, просверлили голову электросверлом. Всё даже не буду перечислять... Почти на всех телах порезы и другие раны, и следы пыток.

Там к нам подсела Ольга, преподавательница местной казачьей школы для детей, единственно реально действующей на Донбассе. Она нас повезла в пансионат, где живут беженцы из разрушенного Иловайска, за который только что прекратились бои, в том числе 16 детей. Мы проезжали мимо уже привычных развалин частных домов. «Вот в этом доме, — сказала она, — жил знакомый мужик. Сюда попала мина, и ему пришлось ампутировать ногу. Хорошо, что дети играли во дворе и были легко ранены осколками». Далее мы приехали в пансионат, увидели детей.


Мы говорили с Валентиной, приглядывающей за детьми и ранеными. Она жила в Иловайске. Когда туда ворвались укры, она ждала их с гранатой, чтоб подорвать первых из вошедших и себя. Потом по козырьку с той же гранатой удалось спуститься на землю, так она оказалась в Харцызске. Она рассказывала о страшных преступлениях нацгвардейцев в этих местах. Помимо прочего, были случаи и сексуального насилия, не говоря уже о повальных грабежах. Кроме того, укры «догадались» ставить минометы, танки и т.п. между жилых домов, превращая прячущихся в их подвалах оставшихся мирных жителей в заложников.

Об убийствах она сообщила, что двое её знакомых, муж и жена, «хорошие люди», гражданские, были расстреляны нацгвардейцами в локомотивном депо, возможно, потому, что участвовали в референдуме. «Наверняка были и другие подобные преступления», — считает она.

Депо и школа № 14 на Ломоносова были превращены нацгвардейцами в свои цитадели. Верхние этажи школы до сих пор заминированы, подвал и 1-й этаж уже очищены от мин.

Верхняя часть поселка Зуевка показалась мне черной, ниже были рассыпаны многочисленные домишки. Я спросил у местной жительницы: «А чего верх горы не был застроен?» «Как же, был, — ответила она. — Это грады. Там жила сестра моего мужа. Её нашли с длинным 20-сантиметровым осколком в сердце». Второе, что на меня произвело впечатление, так это наша подбитая «Нонна». На ней был начертан краской восьмиконечный белый крест. Так и стояла она с задранным стволом.

Вот мы и в Нижней Крынке. Это деревня. Перед ней проходила передняя линия обороны укров. Наши, отступая, взорвали мост через речку, и укры не могли перебросить из Верхней в Нижнюю Крынку тяжелую технику. Но и Нижняя Крынка пострадала. Мы сразу пошли на кладбище на могилу только что похороненного и единственного опознанного из расстрелянных пленных ополченцев. Два местных жителя, знавших лично своего земляка, рассказали, что его удалось опознать только по наколке на руке. Его звали Никита, дожил он до 21 года.

Далее мы поехали в Верхнюю Крынку. Там мы смотрели на многочисленные следы боев, как-то: зарядные ящики, поврежденные здания, следы от осколков, зеленые американские «гуманитарные» пакеты, где содержался сухпаёк для нацгвардии и т.д.

Вдруг мы увидели двух идущих девочек возрастом около 10-11 лет. Мы спросили, где были они во время оккупации. Одна была в эвакуации, а вот другая, Надя, держащая в руках котика Мишу, сдерживая себя, чтоб не расплакаться, рассказала, что провела это время в подвале родного дома. Как им жилось?

Девочка ответила, что «врагу такого не пожелает, кроме, разве что, нацгвардейцев. С одной стороны у их дома стоял танк, а с другой они поставили грузовик со снарядами. Такой же танк со снарядами стоял и у школы, где мы разговаривали», — сказал она. Но школа была пуста, а в двух подвалах их пятиэтажки ютились люди. Они практически не выходили из своего подвала, боясь быть захваченными нацгвардейцами.

За водой они делали вылазки ночью, тут же запираясь снова. Пищей им служили 4 мешка заплесневелых сухарей из «гуманитарной» кучи, вываленной украми ближе к соседней двери. Они же служили и приманкой, когда жители соседнего подвала попытались овладеть гнилыми сухарями, к ним ворвались нацгвардейцы. Стреляли в потолок. Соседи в своем подвале слышали выстрелы и решили предпринять ещё меры предосторожности, что их и уберегло.

Когда нацгвардейцы наконец-то бежали из Крынок, то в Верхней Крынке, повыше её дома, они подорвали гранатами несколько домов. Они хотели туда пройти, но дорога была перерыта воронками, а над местностью стал летать какой-то воздушный объект (у ДНР практически нет авиации).

Дальше мы поехали на место массовых захоронений. Одно из них было ещё не вскрыто, потому что, по словам местных жителей, поверх расстрелянных были положены мины. Всего в захоронении должно быть около 10 человек. Судя по одежде, преимущественно гражданские. Их расстреливали почти в упор из пистолетов Макарова. Подход к могиле, а она на краю леса, с дороги был разминирован, чего не сказать о самом захоронении и противоположном его крае.

Далее мы отправились мимо выведенной из строя шахты к другому могильнику. Там были найдены тела 4-х военнопленных, ополченцев, из которых опознали пока одного Никиту. У всех были изуродованы тела. Их расстреливали с большего расстояния, как в тире, из Калашникова и ПМ. Наконец в 3-й яме, рядом, нашли тело женщины в гражданской одежде. По понятным причинам оно также неопознано.

Во время поездки я столкнулся с тем, что можно назвать возмездием свыше. Мы проезжали мимо подорванного и страшно обгоревшего автомобиля украинских десантников. При попадании в него, говорят, сдетонировало 4 заряда для Шмеля.

Произвел впечатление разговор с бабушкой, живущей в доме, который был поражен с двух сторон. С одной стороны — пробоина. Она повела нас на другую сторону дома, где был падающий подорванный балкон. «Смотрите близко не подходите, он на соплях висит», — предупредила она. Она заклинала нас сообщить, что творят укры, что мы и делаем. В районе почти не видно людей.

Далее путь назад мимо полуразрушенного Иловайска, через привычные блокпосты, мимо бескрайних полей неубранного подсолнечника (боятся мин?). Наконец погранзастава в Успенке. Нас быстро и поверхностно осматривают пограничники ДНР, и начинается 3,5 часовое «хождение по мукам» на наших погранзаставе и особенно таможне.

Вся Россия знает Игоря Ивановича Стрелкова. Я спрашивал простых дончан, кого они назовут из своих военноначальников: тот же Стрелков, далее Мозговой, и затем Безлер и Хмурый. Я знал, что среди военных ДНР неоднозначное отношение ко Стрелку. Каково же было моё удивление, когда генерал Юрий Викторович весьма уважительно о нём отозвался. Правда, Стрелков, по его мнению, почему-то окружал себя какими-то сомнительными людьми, и они с ним расстались не совсем по-дружески, но он великий воин.

Теперь о простых воинах. За эти дни я не видел ни одного действующего военного РФ, зато среди ополченцев преобладают местные. Попадаются и добровольцы — приятно было, возвращаясь из Крынок, встретить нашего земляка-москвича пулеметчика, участника недавних ожесточенных боев за Иловайск. Ополченцам-дончанам по 2-3 месяца задерживают их скромное денежное довольствие, стол у военных довольно скромный, хотя регулярный и сытный. Но главное - дух.