Новая Азовская Газета.ru / Культура / О "Франкофонии" Сокурова

О "Франкофонии" Сокурова

О "Франкофонии" Сокурова

В середине фильма «Франкофония», во время неспешного закадрового рассказа режиссера Александра Сокурова об архитекторе Лувра Пьере Леско, сидящий рядом со мной зритель недовольно фыркнул: «Как дед на завалинке». Я обиделся за фильм и за его создателя, а потом понял: в этом оскорблении есть осколок истины. Много поживший, много думавший человек спокойно, бесхитростно рассказывает мне с экрана про то, что его волнует. Говорит со мной. И с героями своего фильма он говорит. Обращается к ним напрямую, как ко мне. В конце концов, он – творец экранного мира. Его бог. Странный, правда, бог, отказавшийся от всемогущества.

Мне не припомнить, чтобы какой-нибудь фильм начинался так беззащитно. Поделенный на белый и черный прямоугольники экран, титры. За экраном голоса: «Ты где, Дёрк?» – «Да вот перевозим картины через океан. А тут шторм, понимаешь» – «Как же это вы в шторм-то вышли?» – «Ну, это наша работа. А как у тебя с фильмом, Александр?» Вздох: «Плохо. Не получается у меня фильм. Не складывается».

На экране – петербургская квартира Александра Сокурова. Стол, на столе – компьютер. На мониторе – палуба корабля с контейнерами. Шторм. Палубу заливает океанскими волнами. Сокуров разговаривает по скайпу со своим другом, морским капитаном Дёрком. Он ему признается, что фильм о Лувре во время нацистской оккупации не удается. Ему - на экране и мне, сидящему в зале. Такой беззащитной откровенности я не встречал никогда. Было два фильма о невозможности снять тот фильм, который тебе хочется снять. «Всё на продажу» Анджея Вайды и «8½» Федерико Феллини. Но они были защищеннее. В конце концов, и Гвидо Ансельми, и Анджей – не Феллини и Вайда. Это режиссеры, которых играют артисты. И с экрана рассказывается некая беллетризированная история.

А тут сам режиссер впрямую признается: не получается.

Зато получается (вольно или невольно) замечательный двойной символ. «Франкофония» Сокурова – рассказ о том, как в годы разбушевавшейся стихии войны, жестокости, голода, депортаций удалось сохранить мировую сокровищницу искусства – Лувр. Перед зрителем – зримый образ: шторм в океане и корабль, перевозящий картины. Один смысл. Есть и другой: тема, которую собирается взять в этом научно-популярном фильме режиссер, для него настолько сложна, все равно как в шторм перевозить картины с одного края света на другой.

В этом случае лучше отказаться от всемогущества творца. Где есть возможность, давать игровые кадры, где такой возможности нет, – документальные, и говорить с экрана, рискнуть вступить в диалог со мной, зрителем, и с теми, кто на экране. Стать одним из них, одним из персонажей фильма, у которого только одно преимущество. Он знает будущее. А они не знают.

Но знание будущего тоже ведь не прибыток. Не плюс, если ты не вне фильма, а в нем. Потому-то в начале фильма, после шторма, и появляется фотография Льва Толстого. Несколько ошеломляюще появляется. Удивляюсь, как сидящий рядом со мной зритель, которому кино не нравилось, не пробурчал: «Толстой-то здесь причем? Вали кулем – потом разберем, так, что ли?». Не так.

Потому что Сокуров обращается ко Льву Толстому, угрюмо смотрящему с экрана: «Лев Николаевич, вы же гений, могли бы предсказать, что ждет нас в ХХ веке? Предупредить? Молчит. Не отвечает». Всякий, кто читал удивительную «Четвертую прозу» Осипа Мандельштама, сходу опознает измененную цитату из этой навылет, на грани фола прозы: «Александр Иванович Герцен! Разрешите представиться. Кажется, в Вашем доме… Вы, как хозяин, в некотором роде отвечаете… Изволили выехать за границу? Здесь пока что случилась неприятность… Александр Иванович! Барин! Как же быть?! Совершенно не к кому обратиться!»

О "Франкофонии" Сокурова


Именно, смежили очи гении, и обратиться совершенно не к кому. Однако это обращение еще и неожиданным образом рифмуется с финальной сценой фильма. Директор Лувра во время оккупации, Жак Жожар, и нацистский куратор Лувра, граф фон Меттерних, – в кафе. Меттерних: «Вы что-то грустны, мсье Жожар». Жожар: «Да и вам невесело, граф». После паузы: «У меня просьба: двух моих сотрудников арестовали». Граф просматривает бумаги, обещает освободить одного из арестованных. Они выходят покурить в подсобное помещение. Оба стоят, курят. Голос Сокурова за кадром: «Господин Жожар! Господин Меттерних!» Граф Меттерних (удивленно): «Кто это?» Голос Сокурова: «Господа, пройдите, пожалуйста, вот сюда». Граф и Жожар входят в небольшую комнатку. Стоят два стула у стены. Голос Сокурова: «Садитесь, пожалуйста». Француз и немец садятся. Голос Сокурова: «Хотите, расскажу вам ваше будущее?» Жожар и Меттерних переглядываются. Голос Сокурова: «Я все равно вам его расскажу». И рассказывает.

Немец и француз после этого рассказа молчат. Наконец Жожар закуривает и говорит: «Это бред. Какой-то бред». Вот она – отсылка к началу, к вопросу Льву Толстому: знал ли он, гений, будущее, мог бы предсказать? Ответ – здесь, в финале, да если бы и знал, если бы и предупредил, все равно никто бы не поверил.

Тема фильма формулируется на редкость просто и на редкость шокирующе: коллаборационизм, сотрудничество с оккупантами. Да еще и с какими оккупантами – с нацистами! Мы как-то не отдаем себе отчет, что это ведь проблема, и проблема непростая. А Сокуров говорит об этом, как о проблеме, просто так не решаемой. 1940 год. Франция еще не разгромлена, немцы рвутся к Парижу. Оборонять Париж до последнего? Чтобы в результате камня на камне в нем не осталось? Или поступить так, как поступили французы: объявить свою столицу открытым городом? В большинстве своем эвакуироваться, бежать. Сохранить один из самых красивых городов мира.

На экране – вход немцев в Париж. Их встречает пустой город. Абсолютно пустой. Вымерший и целый. Гитлер едет по пустому городу. Оглядывает покоренную столицу. Иронический, закадровый комментарий Сокурова. «Осматривается. Вроде все на месте. Эйфелева башня стоит. Ну и хорошо». Вот главный герой фильма Жак Жожар, ветеран первой мировой, туберкулезник (потому сейчас и не на фронте). Он организовал эвакуацию картин из Лувра. Они спрятаны до лучших времен в сухих подвалах пригородного парижского замка. В Лувре остались только статуи.

Немцы входят в город. Что делать Жожару? Бежать из Парижа? Заминировать Лувр – так не доставайся ты никому? Он остается. Встречает вежливых оккупантов. А с чего бы им не быть вежливыми? Как шутил Черчилль: «Не представляет труда быть вежливым с человеком, которого ты собираешься убить».

Жожар сам с ними вежлив. Сидит напротив графа Меттерниха, директора нацистского департамента Kunstschutz (охраны памятников) во Франции, осторожно беседует. Смотрит, вглядывается. Кто он – белокурый, долговязый, голубоглазый, длиннолицый аристократ-нацист – первый враг ему, французскому директору Лувра, или что-то в дремучей нацистско-аристократической душе шевельнется человеческое. Что отвешено ему, Жаку Жожару, и его Лувру? Девять граммов свинца и разграбление или что-то иное? Это ведь теперь и от него, от Жака Жожара, зависит.

По-моему, самый сильный эпизод фильма – проход Жожара по коридорам пустого Лувра. Жожар идет вдоль пустых стен и бормочет: «Я сотрудничаю с врагом, но я знаю, почему я это делаю». Политики и генералы не смогли организовать сопротивление врагу, солдаты не смогли остановить врага, вообще-то не выполнили свой долг. А у Жака Жожара – свой долг: сберечь Лувр, директором которого он назначен. И он этот долг выполнит, да, сотрудничая с врагом. Ни одной картины и статуи из Лувра в Германию вывезено не было. Здание не пострадало. Никак, никоим образом. Долг выполнен.

Но Соку ров принадлежит другой истории, другой стране. Поэтому стык в стык с пустым уцелевшим Парижем – кадры блокадного Ленинграда, Эрмитаж с вылетевшими от бомбежки стеклами, трупы на улицах, убитая девочка, женщина, волочащая мертвеца на салазках, – ад. Ведь тоже красивейший город мира, но тут иной подход к проблеме. Драться до последнего, ничего и никого не жалеть. Только так можно остановить зло оккупантов. И получить кровавую бойню.

Кто прав?

Это уж как ты сам решишь, на что решишься. Потому что перед тобой, если на тебя валится океанский вал истории, проблема, а не простая арифметическая задачка, дважды два четыре. Вот это понимание того, что перед тобой проблема, и делает самым сильным элементом в фильме интонацию рассказчика, Сокурова. Не знаю никакого другого фильма, в котором была бы так сильна интонация. Спокойная, сдержанная, внутренне напряженная, печальная интонация много пожившего, много думавшего человека.

Никита Елисеев

Источник: http://expert.ru/northwest/2016/13/bog-otkazavshijsya-ot-vsemoguschestva/
Добавить комментарий
    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
  • Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив