Захар Прилепин о роке и ином, не менее важном (+видео)

В ранней юности казалось, в поздние годы Советской власти, что рок-музыканты — это люди огромного опыта, огромного возраста, явившиеся оттуда, куда не достигал наш взор. 

Но недавно я с удивлением осмотрелся и с ужасом осознал, что мы почти ровесники. Нам, допустим, сорок пять — а им пятьдесят, или 55. Да пусть даже шестьдесят — в нашем возрасте тоже мне разница — так, небольшой зазор. Кто после тридцати замечает такую разницу — туда десять лет, сюда… 

Они вознеслись до самых небес у нас на глазах. И теперь справляют юбилеи: в этом году 50 лет Илье Лагутенко «Мумий Тролль», 60 лет Александру Скляру «Ва-Банк», 60 лет Константину Кинчеву «Алиса», наконец, 65 лет Борису Гребенщикову. Хоть из-за стола не вставай. 

Да, мы отстали от них на одну пропущенную жизнь — в тот момент, когда мы едва разлепили щенячьи глаза, они уже стали звёздами, они занимали полнеба для нас, они были почти первыми, что мы, после своих родителей, увидели. Зато теперь мы, по количеству седых волос в бороде и печали в сердце — почти сравнялись, мы — современники, а то и собутыльники. 

Мы их догнали. Удивительное чувство. 

Хотя есть и те, кто ушёл вперёд навсегда, сколько не гонись. 

17 февраля исполнилось 30 лет со дня смерти Александра Башлачёва. Он выбросился в окно. В 1988 году. Когда, казалось бы, всё как раз только началось. Алексей Учитель снимал документальный фильм «Рок» — где Башлачёв отказался сниматься. «Мелодия» начала готовить к выпуску пластинки русских рок-музыкантов и в 87, 88, 89 годах винил с голосами Гребенщикова, Цоя, Кинчева стал достоянием миллионов советских граждан. Цензурные преграды, заградотряды КГБ, цепные псы режима, столбы с колючей проволокой — всё исчезло, всё распалось. А Башлачёв не стал этого дожидаться. Загадка с возможной разгадкой. 

Рок-н-ролл переместился с квартирников и скромных залов — на стадионы. 

«Товарищи в кабинетах заливают щеками стол, им опять за обедом стал костью в горле очередной рок-н-ролл», — пел Кинчев. Кажется, у товарищей в кабинетах был совсем другой план — рок-н-ролл никакой костью им не вставал, конечно, они сами его на волю и выпустили, — и если это была кость, то как раз та самая, которую бросили массам: ешьте и не отвлекайтесь. Мы тут пока что-нибудь приватизируем. 

Гребенщиков, допущенный на экраны советского телевидения несколько раньше — впервые его показали ещё в 1982 году, — спел об этом чуть иначе: «В игре наверняка что-то не так». 

Что именно он не знал. Не станем утверждать, что мы знаем — мы тоже не знаем. 

Но один из ответов безжалостно предложил Илья Кормильцев — в своё время написавший стихи для лучших песен «Наутилуса». 

«Мы имеем дело со старинным филистерским трюком: конвертацией гнева поэтов в политический капитал власть имущих», — сказал он о русском роке. 

Кормильцев рассказывал одну забавную историю о своей свердловской молодости — они же все из Свердловска: и «Наутилус», и «Чайф», и многие прочие наши полубоги. Кормильцев вспомнил, как однажды они закатились к своей знакомой из партийного семейства, и тут явился её партийный высокопоставленный отец. 

— Вижу, молодежь отдыхает? — сказал отец голосом, который позже будет знать вся постсоветская Россия, — А как насчет того, чтобы отдохнуть с молодежью? 

Разлили ром и партийный хозяин, взяв стакан в здоровенную неполнопалую лапищу, сказал: 

— Давайте выпьем за вас, за молодых. Вы еще нам очень понадобитесь. 

Это был Борис Николаевич Ельцин, если кто-то ещё не догадался. Перестройка даже ещё не начиналась. А Борис Николаевич что-то такое знал. 

В игре было что-то не так, но наши полубоги в неё стали играть, почти все. 

«Мы перемещались со стадиона на стадион с таким видом, как будто мы лично отменили Советскую власть», — расскажет, иронизируя надо самим собой и своими друзьями, Борис Гребенщиков. 

Дети, выросшие позже, до сих пор уверены, что русский рок-н-ролл лично боролся с советским режимом, мотал за это сроки и, много позже, в неравной борьбе победил. Ибо спел «всю правду» про режим. 

«Пусть кто-нибудь найдёт хоть одну антисоветскую строку в доперестроечном русском роке — и я возьму свои слова обратно», — издевался по тому же поводу Кормильцев в 2006 году. 

На самом деле, в русско-советском рок-н-ролле не было ничего политического совсем: умеренные социопаты, поющие про свою долю инженера на сотню рублей, восьмиклассницу и цветные сны. 

Создаётся ощущение, что рок-н-ролл сражался против коммунистической тирании где-то рядом с диссидентами, Галичем и одинокими пикетчиками за нашу и вашу свободу - что, конечно, полная ерунда, ещё раз цитируем Кормильцева: «Запад мы, конечно, уважали, но примерно как древние греки своих богов — без пиетета. Барды были нам точно не родня — Высоцкого (и Северного) сдержанно уважали, за упоминание же об Окуджаве или Галиче можно было конкретно получить в хлебало. Антисоветчина — что сам-, что тамиздатовская — вызывала однозначную враждебность». 

Не было там никакой войны с советским режимом, не придумывайте. Чуваки хотели играть свои песни на хорошем аппарате — и ничего больше. На Западе догадались предоставить это своим чувакам, а у нас догадались, но с другими целями. 

И полубоги рок-н-ролла отчасти повелись. 

Когда комсомольское начальство подмигнуло и дало знак, что теперь можно что-нибудь и пожёстче спеть: спели пожёстче — про «выйти из-под контроля» и «полковника Васина». Но уже в самый разгар перестройки. Ни днём раньше. 

«Мы утешали себя тем, что сами не лжем, — расскажет Кормильцев, — Цой пел: „Мы ждем перемен“ — разве это не так?» 

Ждали, да. 

«Мы были слишком наивны, — писал Кормильцев, — чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. «Мы ждем перемен», — пел Цой, а какой-нибудь Черниченко объяснял каких именно. «Скованные одной цепью», — пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идет о шестой статье Конституции. 

Мы приезжали в Москву — и нас тут же, как кита рыбы-прилипалы, облепляли незнакомые нам благожелатели. Одни просто хотели заработать денег, и эти были самые безобидные. Другие же самозабвенно ваяли идеологические основания нового режима. 

Третий Рим всегда прикармливал клиентелу из идеологических лакеев и проституток, находящихся в постоянном творческом поиске высоких покровителей. С падением советской парадигмы наступило их осевое время. И время нашего Позора. Хотя внешне оно и выглядело временем нашей Славы". 

Зададимся простым вопросом: мог ли во всём этом находиться Башлачёв? С голой кожей своей, с беззащитными глазами? 

У него была одна песня, «Случай в Сибири», которая ещё в 1984 году объяснила, с кем нам вскоре придётся иметь дело. 

Помните, там Башлачёв, согласно песенному сюжету, сидит с одним собутыльником, и тот затирает Башлачёву о том, что Сибирь — глушь, а настоящая жизнь в столицах, лучше даже за пределами рассеюшки (пора валить, в общем). 

Башлачёв, уставший от этого тошнотворного разговора, поёт ему свою песню, а собеседник в ответ хвалит его: «Ловко врезал ты по ихней красной дате». 

Ну, то есть, по «советскому», или, как сегодня говорят (но как никогда бы не сказал сам Башлачёв), по «совку». 

Башлачёв реагирует так: 

«Я сел, белее чем снега. Я сразу онемел как мел. 

Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял. 

Что смог дорисовать рога он на моей иконе". 

Башлачёвская икона — это, конечно же, Родина как таковая, пусть даже она на тот момент была советской. 

И дальше Башлачёв снова цитирует своего собеседника. 

«Как трудно нам — тебе и мне, — шептал он, 

— жить в такой стране и при социализме. 

Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму. 

Тяжёлым запахом дыша, меня кусала злая вша. 

Чужая тыловая вша". 

Знакомый нам человеческий тип, не правда ли — «Чужая тыловая вша»? Мы к этому типу и в 2018 году никак не можем привыкнуть, — который всё повторяет и повторяет нам, как трудно ему жить в такой поганой, рабской, холопской стране, — а Башлачёв его описал в 1984-м. Не загадка ли: откуда ж он знал? Откуда он так всё понял, не пережив ни 91-й, ни 93-й? 

Что ответил Башлачёв своему собеседнику: 

«Не говорил ему за строй. Ведь сам я — не в строю. 

Да строй — не строй. Ты только строй. 

А не умеешь строить — пой. А не поешь — тогда не плюй. 

Я — не герой. Ты — не слепой. Возьми страну свою". 

Именно это Башлачёв завещал всем нам за несколько лет до распада страны: не умеешь петь — не плюй, возьми — то есть, прими, пойми, полюби — свою страну. 

В 1991 году Башлачёва представить невозможно. Мы уже попробывали Высоцкого представить — и он не помещается, но Высоцкий хоть как-то был социализирован — Башлачёв же в этом смысле был совсем неприспособлен к игре и потворству пошлости. 

Но другим надо было как-то жить. Вступая в пошлые времена — все умереть не могут. Некоторые устают и уходят по пути — самые, может, честные, а может, самые уставшие. 

Есть какая-то мистика в том, что Цой умер в августе 90-го, а Майк Науменко в конце августа 91-го — сразу после распада Советского Союза. 

Заметьте, что когда стало можно, Цой отчего-то не пел больше не про какие перемены. 

Что да Майка Науменко — то он вообще не спел ничего про свободу и борьбу, посчитал ниже своего достоинства. 

«Каждый день — это выстрел, — была у него такая песня, одна из самых последних и самых лучших — Каждый день это выстрел в спину, выстрел в упор». 

Можно было бы подумать, что это он про НКВД. А он про истончение души человеческой. 

В феврале у нас, помимо того, что тридцать лет со дня смерти Башлачёва, случилось, ещё и десять лет со дня смерти Егора Летова. 

Летов совершил в каком-то смысле для кого-то не менее жуткий шаг, чем башлачёвский выход в окно. 

Самый, казалось бы, непримиримый, самый яростный русский рок-музыкант, едва перестройка началась и все вздохнули, — ах, какое счастье, что империя зла пала, — вдруг сказал: это ужасно — то, что случилось, то, что вы сделали со страной. 

И стал бороться, как умел, под серпом и молотом, против тех, кто взял власть на постсоветском пространстве. 

Мыслимое ли дело? Большинство рок-музыкантов искренне, хоть и не решаясь произнести это вслух, решило, что Летов сошёл с ума. 

А это ещё вопрос, кто тут сошёл с ума. 

К 2008 году у Летова кончились силы, и он ушёл. Огромный и страстный человек. 

Местоположение русской рок-музыки в современном мире если не маргинально, то загадочно. 

После того, как они, по меткому выражению Бориса Ельцина, «пригодились» в перестройку, их быстро отодвинули в сторону, как, впрочем, и бардов. И рокеры и барды, если вы помните, сначала пять перестроечных лет не сходили с экранов, а потом исчезли, как и не было их: начальству всё равно было привычнее иметь дело с поп, с позволения сказать, музыкой, с Аллой Пугачёвой и её разноцветным табором. 

Про бардов мы в другой раз поговорим, а рок-музыканты с тех пор в минуты роковые возникают явочным порядком. 

Идеологические привязанности наших кумиров теперь определяются географией их гастролей. Новое слово при изучении психологии рок-музыканта, неправда ли? 

В 2014 году случился Крымнаш и Донбасс, и вот мы смотрим, кто куда едет. 

Андрей Макаревич едет петь в освобождённый от пророссийский сепаратистов Славянск, Борис Гребенщиков в Одессу и Львов, Михаил Борзыкин в Киев. Крепят дружбу народов. Сами крепятся. Поначалу казалось даже, что к ним временно вернулось ощущение юности — тогда они лично отменили советскую власть, а теперь явился шанс отменить и ещё какую-нибудь власть. Но как-то не сложилось. 

С другой стороны Вадим Самойлов и Александр Скляр ехали в Луганск и в Донецк. Пели там. 

Константин Кинчев ехал в Севастополь, Илья Лугутенко — в Австралию, или в Японию, ему там ближе, из Владивостока, а Юрий Шевчук никуда не поехал, сказав, что устал. 

Явилось и новое поколение, о котором стоит сказать. 

Земфира то размахивала украинским флагом на сцене, то нет, а Сергей Шнуров — сразу нет, но в Донецк не поехал, сказал, что там стреляют, а он ссыкливый. 

Тоже позиция, причём предельно ясная и остроумная. Советский рок-н-ролл любил иной раз придавать себе некоей таинственной значимости, а Шнур над всем этим издевается. 

Алексей Кортнев — у которого в этом году тоже юбилей — в этом году группе «Несчастный случай» 35 лет, — дал мучительное интервью, где никак не разберётся сам с собою: да, он приветствовал присоединение Крыма, но теперь он видит, что это плохо, хотя если б кровь полилась тоже было бы плохо. Да, он считает, что Россия мрачная и тяжёлая страна, но играет на корпоративах, для людей? погрязших в коррупции, потому что как не играть, а что делать тогда. 

Можно над всем этим иронизировать, но если осмотреться, то с удивлением обнаружишь: рок обрёл свою истинную свободу. 

Его никто не тащит в участок, как в 1981 году, его никто не использует на баррикадах, как в 1991 году, он существует сам по себе и поёт о своём. 

О чём-то страшном, что необходимо преодолеть. 

Быть может, это страшное даже не снаружи, а внутри. 

Юбиляр этого года Борис Гребенщиков сообщает в недавнем интервью «Огоньку», что несколько лет, цитируем, «маялся», потому что тяжело воспринимал, цитируем, «временный позор настоящего». Мы знаем, о чём он говорит, не называя имён и событий, мы в курсе где ему петь нравится, потому что там он позора не чувствует, а где нет. Но в итоге Гребенщиков решил, что не будет кормить демонов, а будет ангелов кормить, и больше не мается. 

Другой, совсем скорый, мартовский юбиляр, Александр Скляр, другой юбиляр если и маялся, то от полностью противоположных ощущений, и если испытывал позор — то лишь потому, что кто-то позволил себе права сдавать своих. 

Но если послушать последние на день сегодняшний альбомы Гребенщикова и Скляра - соответственно «Время N» и «Ястреб», всё равно неизбежно слышишь что-то, что объединяет эту музыку, и сердечная жилка подрагивает всё так же, как в далёкой юности — сразу и радостно, и болезненно. 

Может быть, потому, что башлачёвские заветы неизбежно довлеют над всеми нами, и убежать от них всё равно невозможно. 

«Не говорю тебе за строй. Ведь сам я — не в строю. 

Да строй — не строй. Ты только строй. 

А не умеешь строить — пой. А не поешь — тогда не плюй. 

Я — не герой. Ты — не слепой. Возьми страну свою".

Захар Прилепин

Источник: https://vk.com/zaharprilepin